История из собственного опыта
Смерть отца, психические проблемы матери, выломанная дверь и поездка в больницу. Одно за другим: приют, попечительская семья, еще один приют, временное проживание с тетей, замещающий дом. Воспоминания о том, как маленькой плакала в туалете и решение похоронить себя настоящую.
Сейчас это молодая 29-летняя женщина, для которой прощение, саморазвитие и терапия открыли дверь, ведущую к отвергнутой себе.
Иреэн Кангро
Руководитель проектов, Союз защиты детей
Кристи Мярк
Координатор, Союз защиты детей
Семья Мари (имя изменено) жила в небольшом эстонском поселке. Девочке было всего несколько лет, когда ее отец умер от тяжелой болезни. Незадолго до этого трагического события у Мари появились младшие брат и сестра. Психическое здоровье матери (у нее была шизофрения) постепенно ухудшалось и, хоть старшие родственники во всем поддерживали семью, никто не сумел понять, насколько серьезная помощь на самом деле требуется.
В первый класс Мари еще пошла из родного дома. Поначалу она просто часто опаздывала в школу, затем опоздания стали ежедневными. Во второй класс девочка уже не пошла. Последовали события, из-за которых Мари пришлось столкнуться с услугами патроната. Она рассказала, как видит такие события ребенок и что чувствует.
Мари, ты помнишь день, когда тебя забрали из дома?
Очень хорошо помню. В какой-то момент за дверью оказались скорая помощь, опека и полиция. Мама никого не пускала, и тогда дверь выломали. Дома у нас был беспорядок, там отвратительно пахло, повсюду валялся мусор.
Мы прятались в дальней комнате. Мама сказала мне спрятаться в шкафу. В комнату вошли люди. Я помню жгучее чувство стыда, потому что среди них были у моя учительница. Кажется, нам даже что-то объяснили, но я точно не помню слов. Знаю, что мама стала буйствовать, и на нее надели наручники. В больницу нас отвезли на скорой. Мама была закована в наручники, ее увезли в психиатрическую больницу. Помню, что на самом деле нам в больнице было вполне хорошо, потому что нас кормили и можно было общаться с другими детьми. Поэтому от этого у меня остались приятные воспоминания.
Что было дальше?
Дальше нас отправили в приют. Мне было восемь лет. Сестре и брату, стало быть, три и четыре года. В приюте все зависело от конкретного воспитателя, но там хорошо кормили. Одна воспитательница, у которой была дочь, мне нравилась, потому что она была заботливая и хорошая, и можно было играть с ее дочерью. Но я помню еще воспитательницу, которую мы боялись. Она была злой и, наверное, даже склонной к насилию. Мы старались не оставаться с ней наедине и так сильно боялись ее, что как-то даже в туалет пошли втроем.
Что еще ты помнишь из раннего детства?
В первом классе я выглядела как беспризорница, но помню, что несмотря на это остальные ко мне относились нормально. Это было хорошо.
Помню, что мне очень нравилось готовиться ко сну и спать, потому что сны были лучше, чем реальность.
Поскольку я была самой старшей из детей в семье, я рано взяла на себя роль матери – нужно было не только о себе заботиться, но и о младших брате и сестре. Это создавала дополнительное напряжение, но все же втроем было и надежнее. Я не была одна.
Вскоре после этого вы попали в семью, где были и другие дети. Как для вас выглядел переезд из приюта? Каково было оказаться в попечительской семье?
В 1999 году на нас пришли посмотреть семейный папа и семейная мама. У них уже было шестеро детей, самого младшего они взяли с собой. Когда меня спросили, хочу ли я с ними жить, я, как прилежная девочка, ответила, что мне все подходит. Это не могло быть дальше от истины, но я чувствовала, что должна поступить, как взрослые от меня ждут. Брат сказал, пусть берут всех втроем или его со старшей сестрой. Младшая сестра оказалась самой храброй, и сообщила, что ей ничего не подходит. Если подумать, то это здорово, что она была такой смелой.
Мы знаем, что в попечительской семье вы недолго жили. Расскажи, что ты помнишь из того периода? Что случилось?
Четыре старших ребенка из семьи начали нас травить, но я боялась рассказать об этом семейным родителям. Все стало настолько серьезно, что мы даже к столу боялись прийти. Можно спросить, почему я молчала, но в детстве я просто не была достаточно смелой. Я боялась, что вдруг станет еще хуже. Я не умела говорить о своих потребностях, о том, что меня беспокоит, пугает, как умеют это делать взрослые.
Пока мы жили в семье, я один год ходила в школу. Там я нашла лучшую подругу, но больше все же была сама по себе где-нибудь в уголке. Остальные, на самом деле, ко мне относились достаточно хорошо. Скорее дело в том, что я сама была скромной.
Из этой семьи мы вернулись в приют. Лето провели у тети, с ней у нас были очень хорошие отношения.
Что было, когда лето закончилось?
Никто из наших родственников не мог взять нас всех троих к себе – кто не был готов, кто не справился бы финансово. Надежда, что мы каким-то образом смогли бы жить с кем-то из родных, испарилась. Выяснилось, для нас троих наилучшим вариантом был детский дом.
Каковы твои воспоминания о замещающем доме (раньше ты называла его детским домом)?
Приемная мама, тетя, другие дети были хорошие. Крыша над головой, сытость, одежда – все это было, но…
Задним умом я понимаю, без какой поддержки я тогда осталась. Во-первых, мне сразу нужно было оказать профессиональную помощь: кто-то должен был мне объяснить, где я, почему я там, как наилучшим образом для себя распутать эту ситуацию. Еще из-за имеющихся травм (а для ребенка разлучение с семьей – серьезная травма) и для того, чтобы адаптироваться к новой ситуации (чтобы изменения не нанесли очередную травму) мне нужная была специальная терапия.
Маленьким детям хорошо подходит, например, арт-терапия и игровая терапия.
Есть еще одна проблема, которой мне пришлось позднее заняться. Когда я поняла, что это навсегда и теперь я завишу от чужой милости, я подумала, что нужно все делать так, как хотят другие. Я была уверена, что, подавив собственные желания, я смогу в итоге получить свою жизнь, собственный дом, где я бы смогла спокойно и беспроблемно жить.
Тогда же ты похоронила своего внутреннего жизнерадостного ребенка. Что в тот день произошло?
Я помню один конкретный момент. Я ходила плакать в ванную комнату, потому что я не могла этим заниматься при других детях, при взрослых, при брате и сестре. Я же должна была быть сильной. Однажды я в такой момент вдруг почувствовала, что той маленькой Мари, которая в безопасности чувствовала себя у родственников, больше нет. Она и до этого была скрыта, потому что мама не давала мне нужного ребенку чувства уверенности, но иногда я все же находила с ней контакт. Например, когда была и бабушки с дедушкой.
Теперь времена изменились – я отсюда никуда не денусь, и я завишу от других. Я поняла, что в такой ситуации – в некотором роде, ради выживания – мне нужно похоронить прежнюю Мари и прежнюю жизнь. И я знала, что в тот момент я предала себя.
Я похоронила того спонтанного и свободного ребенка, который чувствовал, что ему ничто не угрожает, и радовался жизни. Все эти качества как будто исчезли. С тех пор повсюду меня сопровождала ненастоящая «Я».
В начале нашей встречи ты сказала, что хочешь разрушить миф, что к психологу ходят только сумасшедшие. Но когда я слушаю твои воспоминания, остается только удивляться, как возможно пережить такие вещи, и не сойти с ума, а вырасти с любой точки зрения отличным самостоятельным человеком. Как ты справляешься с таким грузом воспоминаний? Были ли моменты, когда ты чувствовала, что пережитое тихим ответственным ребенком ищет выход?
Да, я помню, когда я поняла, что я ДОЛЖНА пойти к психологу. Я училась в университете и снаружи все как будто было нормально. Я всегда была хорошим, прямо образцовым ребенком, но в некоторых ситуациях, при некоторых событиях чувствовала сильную тревогу. Даже в абсолютно обычных ситуациях, когда мне нужно было куда-то пойти и что-то сделать. Еще у меня были депрессивные эпизоды.
Теперь, особенно когда я ознакомилась с зарубежными исследованиями (насколько я знаю, в Эстонии эту сферу не изучали), я понимаю, что у меня, скорее всего, были различные нарушения и в некоторой степени их симптомы, которые часто бывают о подростков на патронате: депрессивность, тревожное расстройство и посттравматическое стрессовое расстройство.
Если тревога становилась невыносимой, у меня начинали трястись руки, голова становилась абсолютно пустой, я внутренне все тряслась и всего боялась. Даже если я была одна в своей комнате и ничего не делала, страх обволакивал меня. Страх перед будущим, неуверенность в том, что со мной будет. О том, чтобы знать себе ценность, и говорить не приходилось.
Я как будто натянула на себя пальто подростка, находящегося на патронате, которое символизировало беспомощность, глупость, неполноценность. Я была глубоко убеждена в том, что ничего не стою.
Разумеется, такое «пальто» носит не каждый, кто был на патронате, но и понимают это тоже далеко не все воспитанники. А если ты носишь его, то ты не ты, на самом деле.
Очень важно понять, что ты думаешь о себе и почему тебе так кажется. Действительно ли все так, как ты думаешь? Действительно ли ты недостаточно хорош, чтобы чего-то достигнуть, заниматься чем-то действительно нужным, что-то предпринять? Неужели действительно каких-то вещей не сделаешь и чего-то не достигнешь? Не реализуешь свой потенциал?
Но тогда тревога утягивала меня в бездну. Я больше не справлялась, мне постоянно было плохо. Мне нужна была помощь. Я четко поняла, что должна обратиться к терапевту, потому что дальше так продолжаться не может.
Одно дело чувствовать, что тебе нужна помощь. Совсем другое – наконец-то обратиться и действительно принять ее. Это все требует смелости, человек должен ощущать себя в безопасности. Как ты пришла к пониманию того, что ты в достаточной безопасности, чтобы обратиться за помощью?
С первой попытки найти человека, который поможет, это настоящий джекпот. К сожалению, у меня уже был негативный опыт в связи с терапией. Это было в начале учебы в университете. Я еще жила в замещающем доме и обратилось к терапевту, которого мне посоветовали. После этого разочарования я долгое время не возвращалась в терапию.
Вторую попытку я предприняла, когда уже была самостоятельной. У меня был свой дом, я жила с любимым человеком, училась в университете, работала. Во всех сферах жизни все было в порядке, у меня была система поддержки. К счастью, во второй раз я попала к терапевту, который мне подходил. С этим человеком мы работали несколько лет. Деньгами меня, к счастью, еще довольно долгое время поддерживал замещающий дом.
Если на твою долю пришлось много тяжелых переживаний, с чего вообще начать? Какие темы были для тебя важнее всего?
Я работала над детско-родительскими отношениями, поскольку они являются основой всех остальных отношений – с партнером, с детьми.
Отношения с мамой стали для меня источником множества травм. Точнее, никаких отношений у нас и не было, она не была для меня доступна. Она меня родила, но жила в параллельном мире. К тому моменту, как нас забрали в детский дом, я уже ее ненавидела. Цель терапии заключалась в том, чтобы от ненависти прийти к любви.
В первую очередь мы с терапевтом проработали имеющиеся травмы, наладили контакт с чувствами, в особенности с любовью. Любой ребенок по своей природе испытывает любовь к родителям, какими бы они ни были. Иногда у меня возникала безумная надежда, что я решу все проблемы, и мама пойдет мне навстречу. Но этого не произошло.
Затем наступила стадия принятия. Принятия того, что у меня никогда не будет таких отношений матери и ребенка, каких бы я хотела и которые считают, так сказать, нормальными детско-родительскими отношениями.
После этого пришла стадия прощения. Простить можно на уровне разума и на уровне сердца. Важно различать эти явления. Логически и рационально я могу для себя обосновать, почему сложилось так, как сложилось, что из-за ее болезни я не могу, на самом деле, упрекать ее в неспособности быть такой мамой, которая была мне нужна в детстве. Но это не означает, что на уровне сердца я тоже была бы в состоянии найти абсолютный покой. Травма все же очень глубока, и процесс прощения еще не завершен.
Как ты в настоящий момент относишься к своей маме? Какие у вас отношения?
Это был долгий процесс, но сейчас я чувствую к маме самую настоящую любовь. Но поскольку к прощению я еще не пришла, иногда я все еще ощущаю обиду и виню маму за то, без чего она меня оставила.
Кроме того, мне раньше казалось, да и до сих пор кажется, что в наших отношениях она хотела бы быть в роли ребенка, хоть ребенок из нас двоих – я.
И все же, со временем многое изменилось к лучшему.
Но перед тем, как что-то изменилось к лучшему, эмоционально стало еще сложнее?
Самое сложное время в моей жизни было шесть-семь лет назад, когда я только начала терапию. Первые пару сеансов мы с терапевтом знакомились, а затем приступили к песочной терапии. Первые недели были очень тяжелые и интенсивные. Я долгое время была очень в подавленном настроении, потому что на поверхность вышли все накопленные за годы негативные эмоции и весь этот мусор. Я хочу подчеркнуть, что это не навсегда. Да, сначала было сложно, потому что нужно было наладить контакт со всем негативом, который я подавляла. Но затем стало проще, хотя не один и не два раза я приходила на терапию в отличном настроении, а уходила из кабинета с тяжестью на сердце, потому что мы занимались с терапевтом болью прошлого. И все же я понимала, что я должна быть последовательной ради собственного выздоровления.
Опиши какие-нибудь из методов, которые в твоем случае хорошо сработали?
Работа с внутренним ребенком, его исцеление. В терапии я взрослая предлагала своему внутреннему ребенку 7–10 лет то, чего в детстве не получила от взрослых. Я была своим родителем. Для этого мы использовали разные техники.
Есть приемы, которые доступны каждому при наличии необходимых инструментов. Например, изменение мыслительных шаблонов. Я не видела своей ценности. Чтобы изменить этот паттерн, это убеждение, я каждый свободный момент повторяла, что я ИМЕЮ значение, пока наконец-то не почувствовала, что это действительно так – конечно же, имею, конечно же, я ценна.
Я также начала работать с телом. Это просто поразительно, как тело сохраняет память о травмах. Если ходите к терапевту – не игнорируйте телесно-ориентированную терапию! Мне помогла TRE-терапия, или релиз травматического опыта. Это упражнения на избавление от напряжения, стресса и травмы. Еще MER-терапия (миофасциальный релиз, или энергетическое освобождение соединительной ткани) и массаж живота. Особенно эти методы эффективны при детских травмах.
Очень помогли подружки, с которыми я могла делиться пережитым. Огромную поддержку оказывает любимый человек, всегда готовый обнять в сложный момент.
Мой совет: если чувствуешь, что терапия тебе не по силам и становится слишком напряженной – возьми перерыв. Возвращайся в терапию только тогда, когда снова чувствуешь, что время правильное.
Назови какую-то особенно сложную и напряженную тему, с которой тебе пришлось столкнуться в терапии?
Мне было очень тяжело смириться с тем, какие у меня родители и судьба. Во мне сохранился паттерн, который оставили плохие события, одно за другим происходившие в жизни маленького ребенка. Ситуация если и менялась, то к худшему, менялись места жительства, что усугубляло ощущение безнадежности. Я чувствовала, что конца и края этому не будет, что может быть только хуже. В терапии я работала именно над страхом, чтобы не фиксироваться на этом паттерне.
Добавлялась еще роль жертвы: бедненький детдомовский ребенок, которого бросили родители! Чувство, что я завишу от чужой милости, что у меня нет никого и ничего. Взрослые заботятся обо мне за деньги, они здесь не ради меня. Хоть большинство из них были хорошими людьми и выполняли свою работу от всей души, настоящих отношений между нами не было.
Очень велика опасность так и остаться в этой ловушке роли жертвы, вечно рассчитывать на чужую помощь, позволить другим управлять твоей жизнью, не брать ни за что ответственность. Просто плыть по течению – пусть другие решают.
Как примириться со всем этим и научиться ценить себя?
Человеку, который застрял в роли жертвы, сложно взять на себя ответственность. В любой области. Чтобы взять на себя ответственность, нужно принять модели поведения и отношений, которые, возможно, не кажутся лучшими. Или понять, что если своя работа мне не нравится, то отвечаю за это только я. Я тоже нередко думала, что все вокруг плохие, государство плохое – могло бы больше помогать детям и подросткам. Пока меня однажды не осенило, что на каком-то этапе мне придется взять ответственность на себя, потому что это МОЯ жизнь.
Как ты сейчас себя чувствуешь? Каким взглядом смотришь в будущее?
Я хожу к терапевту, когда чувствую в этом потребность. Занимаюсь телесно-ориентированной терапией. Также мне помогают ежедневные прогулки на природе, медитация и йога.
Решив для себя самые тяжелые темы, я не в ноль вышла, а в плюс. Кроме того, что я теперь могу спокойно жить, я могу использовать свой потенциал. Я могу приносить обществу пользу. Ограничивающие убеждения, действия и страхи мешают использовать потенциал, именно поэтому важно освободиться от этих препятствий. Любая работа над собой означает не то, что теперь я буду заботиться только о своем благополучии. Речь также о том, что я смогу предложить другим. Если здоровее я, здоровее и общество.
Совет: будьте к себе добрее и терпеливее. Выздоровление не случится в одночасье, процесс может занять годы. Но это того стоит.
Комментарий специалиста
История Мари дает довольно-таки поучительный обзор того, как человек с детской травмой нашел путь к психотерапевту. К сожалению, удалось это только во взрослом возрасте. Она искала помощь самостоятельно, поскольку психологическая боль и внутренние метания довели ее до грани отчаяния и понимания, что так быть не должно.
Психотерапия с молодым или взрослым человеком с детской травмой может занять годы. В процессе пациент и терапевт работают над нейтрализацией внутренних препятствий на пути развития личности, человек учится познавать свой чувственный мир, ищет скрытые личностные ресурсы.
Психотерапию также можно рассматривать как метод самопознания. Мари процесс психотерапии помог проработать спутанные мысли и эмоции. Она приняла себя саму и приняла свое прошлое таким, какое оно есть. Более целостное «Я» помогает противостоять любым тяготам жизни.
Эне Раудла
клинический психолог-психотерапевт
Фото: freepik.com